Премьера в Геликон-опере
16/12/2017
Автор: Сергей Хачатуров
В новой версии оперы «Пиковая дама» режиссеру Дмитрию Бертману и дирижеру Владимиру Федосееву удалось доказать способность шедевра Чайковского быть страстным, восхитительным, современным. С коллективом Геликон-оперы оба мастера сотворили произведение contemporary art. Уникальны артистизм и чистота сборки.
Трафаретно мыслящие радикалы-реформаторы оперных действ рассуждают примерно так: парики, камзолы, кринолины – атрибуты нафталинной ветоши позапрошлого века. Мы их заменим. Оденем Лизу с Германом в косуху с «трактором». Дадим в руки игровые приставки и новый айфон. Графиня – зомби. Игроки – вампиры. Кульминация: кровавый трэш — «ночь живых мертвецов». И дело в шляпе… Нет, позвольте, — будто отвечает Бертман. Современность восприятия гениальной оперы родится тогда, когда не исчезнет доверие историческому тексту, его логике и достоверности воплощения в заданных авторами (сперва Пушкиным, затем Петром и Модестом – автором либретто – Чайковскими) обстоятельствах. Иначе, как это часто бывает с радикальными постановками, взгляд на сцену будет подобен листанию комиксов в сопровождении старинных звуков из наушников плеера.
Дмитрий Бертман от кринолинов, париков и фраков не отказался (художник по костюмам Татьяна Тулубьева). Однако сместил акценты в постановке так, что действо наблюдается сквозь слоистый экран. И разные фильтры представляют возможность сложно понимать тему «история об истории». Сцена словно разделена на три яруса (художник Игорь Нежный). Их объединяют гигантские фантомные скульптуры Летнего сада. Ближний к зрителю ярус, просцениум, освещен «осязаемым» театральным светом и представляет игорный зал с овальным столом, затянутым зеленым сукном. Перипетии сюжета случаются в этом зале, на авансцене, в привычной театральной атмосфере. Третий ярус – висящая под колосниками сцены платформа, на которую выходит празднично одетая толпа петербуржцев пушкинского века. Это хоры и они поют уже из осьмнадцатого века. Ведь по первоначальному замыслу директора императорских театров Ивана Всеволжского, действие должно разворачиваться в век Екатерины II. Оттого некоторые хоры и арии написаны на слова поэзии XVIII столетия. Оттого, сам Чайковский в 1890 году (время окончания оперы) вспоминал, что будто живет в XVIII веке и «дальше Моцарта ничего не было»… Галантный век, одновременно гуляющие денди, «онегиным» родня, одновременно работа Чайковского над оперой в эпоху fin de siècle… Что может собрать эти ломкие исторические линии в цельную картинку? Конечно, арабесковая призрачная графика мирискусников – манифест стилизации, зрения сквозь фильтры, qui pro quo. Поющие на высокой платформе праздные дворяне с детьми представляются обрамленными в паспарту силуэтными картинками или акварелью Бенуа.
Средний, центральный ярус не столь осязаемо объемный, как близкий зрителю первый, сюжетный. Не столь призрачно-туманный, как верхний, с хорами, мирискуснический. В центре Бертман посадил оркестр с дирижером Владимиром Федосеевым. Подсветил их горячими точечными огоньками над пюпитрами. Огоньки бликуют на полированных поверхностях инструментов. Сам необычный факт присутствия оркестра не в яме (ее место занял просцениум с игральным столом), а в средине сцены поддержан наиболее сложной световой партитурой. Большой оркестр и Дирижер словно разыгрывают вариацию на тему «Ночного дозора» Рембрандта. Блуждающие светлячки помогают начать рассказ средствами музыки, рассказ, совершенный как акустически, так и пластически. И сразу становится понятно, кто в предлагаемой сценической режиссуре главные герои. Конечно же, ОРКЕСТР и его ДИРИЖЕР. Великий маэстро Федосеев, собственно, и есть тот Рембрандт, который своими руками формует субстанцию оперного действа, извлекает гармонию звуков и движет страсти готического сюжета.
Находка совершенно простая, как все гениальное. Она свидетельствует о глубинном понимании режиссером Дмитрием Бертманом специфики организации «готической повести». Эта повесть по природе своей предполагает шкатулочный принцип повествования. Страшная тайна передается из уст в уста. И читатель окончательно сбит, где границы вымысла, где правда, где ложь, где полеты во сне, а где – наяву. «Готическая новелла», к коей относится и «Пиковая дама» с ее передающейся по цепочке из поколения в поколение тайной о трех картах, — ярчайший пример литературной композиции с так называемым «ненадежным рассказчиком». Каждый герой достоин сострадания и одновременно полагаться на его версию событий не стоит. На самом интересном месте может подвести, ускользнуть, растаять… Лишь оркестр с его фантастически красивой речью, богатейшей тембровой палитрой, тактильно осязаемыми звукописными эффектами шумов, неистовства, одновременно – прозрачной красотой дрожащих крыльев ангельских, — способен быть верным чичероне по обманчивому миру оперы. Он средоточие действа и архитектоника перформанса.
В прошлом году мне выпала честь быть куратором, модератором, одним из авторов и составителем книги «Медиум», посвященной юбилею Владимира Федосеева и возглавляемого им почти полвека Большого симфонического оркестра имени П.И. Чайковского. Моя вступительная статья завершается в книге впечатлениями от услышанной летом 2015 года оперы «Пиковая дама», которую Федосеев представил в концертном исполнении в Зале Чайковского. Там есть фраза, подсказанная супругой маэстро, известным историком музыки Ольгой Доброхотовой: «в великой опере Чайковского театр заключен внутри партитуры». То есть и концертное исполнение, где оркестр – главный игрок по определению – не хуже сценического. Главное, чтобы дирижером был Федосеев. Чуткий оркестр и солисты Геликон-оперы эту истину подтвердили.
Медиум. Книга о Большом симфоническом оркестре и Владимире Федосееве. Составитель С. Хачатуров. Издание БСО. 2016. Художники Ирина Чекмарева, Андрей Шелютто
Великолепный режиссер-перформансист, философ и психолог Дмитрий Бертман сценическое действо, творящееся вокруг истинного рассказчика-навигатора Оркестра, сделал максимально ярким, яростным и одновременно, по контрасту – эфемерным, словно кинематографическая иллюзия. В фактуре спектакля много чего обращает к миру кино: саркастически гримасничающая массовка, зеркала, граммофон с записями голосов, поющих фрагменты арий, повернутые на артистов экраны с дирижирующим Федосеевым… Мы слышим, смотрим, осязаем шедевр сквозь фильтры, разрушающие каноническую трактовку, обращающие темы старинного музыкального спектакля к нам сегодняшним. Вокальные партии и хоры технически исполнены прекрасно. Однако во всех них (особенно у Лизы – Елена Михайленко и Германа – Вадим Заплечный) присутствует непривычная взрывчатая экспрессия, некоторая экзальтация, вдруг доходящая до исступления (пронзительно лиричное ариозо Лизы «Ах, истомилась я горем» в своей фовистской трактовке сближается с вокальными партиями модернистской музыки XX столетия).
Апофеозом этой бурлескной парадоксальности является образ графини. Ксения Вязникова играет не ожидаемую старую брюзгливую каргу, с которой сыпется штукатурка белил. Какой там! Это сама маркиза Помпадур, она же во всей красе маркиза де Мертей, в неистовой эротической привлекательности героев Шодерло де Лакло. Воспитанницы девушки благоговеют перед этой «бабушкой». Подражают ей. Она страстная, как львица, кокетничает, интригует, соблазняет Германа. Романс «Постыл мне этот свет» с цитатой из оперы Гретри поет, нежась в сексуальном томлении на том же игорном столе с зеленым сукном. Она совсем чуть-чуть старше Лизы. Графиня заряжает такой силой жизни, что понимаешь: игра ведется не с призраками старых фамильных портретов и тенями отражений в зеркалах, а с потаенной тьмой, что живет в нас, полнокровных, сегодняшних. И невзначай приходишь к возможности того вывода, к которому пришли проницательные английские газетчики, прочтя вызов благородного Павла I государям Европы на остроумный рыцарский турнир: «Большое остроумие неотделимо от безумия». Шедевр в Геликон-опере такую трактовку не отрицает.
Фото сцен из спектакля предоставлены (С) пресс-службой Геликон-оперы
