Как полноправная индивидуальность я появился на свет 13ого июня 1928 года в Блуфилде, штат Западная Вирджиния. В Оздоровительном санатории Блуфилда, госпитале, который более не существует. Разумеется, я не помню происходящее со мной в течение первых двух-трех лет после рождения. (С точки зрения психологии, кстати, считается, что самые ранние воспоминания можно назвать «воспоминаниями о воспоминаниях», так как они имеют много общего с пересказом народных легенд из уст в уста из поколения в поколение.) Правда, всегда можно обратиться к фактам, в особенности там, где в силу ряда обстоятельств память способна подвести.
Мой отец, в чью честь я и был наречен, был инженером-электриком. Он приехал в Блуфилд работать в компании, специализирующейся на электроэнергетике и энергоснабжении – в Аппалачской Энергетической Компании. Был ветераном Первой Мировой войны, служил во Франции лейтенантом в службе снабжения, вследствие чего не имел представления о передовой. Отец был родом из Техаса и получил бакалаврскую степень в электроэнергетике в Техасском институте Агрикультуры и Механики.
Моя мать, урожденная Маргарита Вирджиния Мартин, именуемая Вирджинией, родилась в Блуфилде. Получила образование в Университете Западной Вирджинии, до замужества занималась преподаванием английского, реже – латыни. На дальнейшей её жизни значительно сказалась частичная потеря слуха – результат скарлатины, перенесенной ей во время студенчества.
Моя сестра родилась два года спустя после меня, 16ого ноября 1930 года.
В Блуфилде я обучался в общеобразовательной школе, а до школы ходил в детский сад. Родители снабдили меня Комптонской иллюстрированной энциклопедией, которой я обязан многими знаниями. Доступны были и другие книги, имеющие учебную ценность, по большей части из дома бабушки и дедушки.
Блуфилд, маленький городок, расположенный в сравнительной удаленности от цивилизации, в горах Аппалачи, нельзя было бы назвать сосредоточением ученых и высоких технологий. Он был центром для предпринимателей, юристов и других людей, обязанных своим существованием железной дороге и богатому каменноугольному бассейну Западной Вирджинии. В общем, думающий человек мог извлечь из испытаний, сложностей и фактуры, предоставляемой городом, то, что необходимо для вливания в мир, но никак не в ближайшее, замкнутое общество.
К тому моменту, как я стал учеником старшей школы, я уже прочитал такую хрестоматию, как «Творцы математики» Э.Т. Белла и, помнится, преуспел в самостоятельном доказательстве малой теоремы Ферма, в которой фигурирует число, помноженное на себя «пи»-количество раз, где «пи» является простым числом.
Примерно в то же время я проводил опыты в сфере электроэнергетики и химии. Когда в школе нам задали написать эссе о том, кем мы хотим стать, я написал, что буду инженером-электриком, как и мой отец. Позднее, я поступил в Университет Карнеги (Технологический институт Питтсбурга) на отделение химической инженерии.
Беря во внимание обстоятельства моего обучения в Карнеги, я был счастлив получать там именную стипендию, а именно – стипендию Джорджа Вестингауза, американского промышленника, инженера и предпринимателя. И все же после первого семестра, не одобрив выбор предполагаемых к изучению предметов таких, как машиностроительное черчение, я перешел на курс аналитической химии. Однако снова, после непродолжительного обучения аналитике и теории, я столкнулся со сложностями в квантовом анализе, где не важно было то, насколько хорошо ты соображаешь, понимаешь или знаешь, а то, насколько умело ты обходишься с пипеткой и производишь титриметрический анализ в лаборатории. Помимо этого, математический факультет привлекал меня маячащей возможностью сделать хоть какую-то карьеру в Америке в качестве математика. Итак, я опять сменил факультет и официально стал студентом математического отделения. В итоге я так преуспел на нем, что вместе с бакалаврским дипломом получил и магистерский.
По окончании института мне предложили место аспиранта и в Гарварде, и в Принстоне. Сотрудничество с Принстонским университетом и дальнейшее обучение в нем показались мне более привлекательными. Во-первых, потому что предложение Принстона оказалось более щедрым, что было актуальным, так как я не выиграл математическое соревнование Вильяма Путнама, сулящего хорошую стипендию. Во-вторых, потому, что Принстон казался во мне больше заинтересованным. Профессор Такер лично прислал мне воодушевляющее письмо. Для семьи же было вполне привлекательным то, что Принстонский университет находился не так далеко от Блуфилда по сравнению с Гарвардом. Так, выбор места для получения мной дальнейшего образования пал на Принстон.
Во время обучения в Карнеги я прошел дополнительный курс, электив «Международная экономика», в результате чего и возникла идея «Задачи о сделках», позднее напечатанная в «Эконометрике». В сущности это и была та идея, которая спровоцировала интерес к теории игр, разрабатываемой мной в Принстоне, наравне с влиянием Джона фон Неймана и Оскара Моргенштерна. <…>
Теперь я должен обратиться к тому моменту, когда произошел переход от моего научного рационального мышления к иллюзорному, характерному для человека с диагнозом «шизофреник» или «параноидный шизофреник». Пожалуй, я не стану детально описывать этот долгий период, опущу подробности личностного характера, чтобы не смущать ими.
За время пребывания в академическом отпуске (1956-1957 гг.) я женился. Алисия получила магистерскую степень в области физики, закончила Массачусетский технологический институт (в котором мы и познакомились), работала на тот момент в Нью-Йорке. Она родилась в Эль-Сальвадоре, но в раннем возрасте приехала в Америку с родителями. Её отец оперировал в госпитале при правительстве в Мэриленде.
Серьезные психические расстройства начались в 1959 году, тогда, когда Алисия была беременна. В итоге я отказался от должности штатного члена Массачусетского Университета и, проведя пятьдесят дней под «наблюдением» в Маклинском госпитале, отправился в Европу и попытался получить там статус беженца.
Позднее я проводил от пять до восьми месяцев в различных больницах Нью Джерси, всегда на принудительной основе и постоянно предпринимая попытки к юридически обоснованному, неотъемлемому праву высвободиться.
В конечном счете, после длительных и частых госпитализаций мне удалось побороть свои иллюзорные представления и вернуться к осознанию себя в той или иной мере обыкновенным человеком, вновь обратиться к математическим исследованиям. Интересно, что за те промежутки насильно вызываемого рационального мышления я добился успеха в некоторых глубоких математических изысканиях. Именно тогда я работал над гипотезой, которую профессор Хиронака назвал «Равновесие Нэша» и над многими другими.
После моего «возвращения» к своим сновиденческим теориям в конце 60-ых я стал человеком с мышлением, находящимся под влиянием иллюзий, но способным регулировать собственное поведение, чего было достаточно для того, чтобы избежать госпитализаций и постоянного общения с психоаналитоком.
Время шло. Постепенно я научился отвергать те или иные линии своих рассуждений, основываясь в большей мере на интеллектуальном багаже, чем на реальной способности разграничивать иллюзию и реальность. Размышляя же об окружающем, я ограничивал вектор бытовой мысли. Например, перестал реагировать на информацию, связанную с политикой, так как понял, что это является не чем иным, как безнадежной потерей интеллектуальных усилий.
Судя по всему, сейчас я мыслю с той долей рациональности, которая может быть свойственна ученому. Не могу сказать, что я несказанно рад этому. Я не считаю, что здесь уместно говорить о выздоровлении и обретении физического здоровья после его горькой утраты. Дело в том, что рациональное мышление, «рацио», как таковое, сильно ограничивает способность человека к построению концепции, суживает его представление о взаимосвязи с космосом. К примеру, незороастриец рассуждает о Заратустре как о простом сумасшедшем, который привел миллионы наивных последователей всего-навсего к культу поклонения огню. Но без «безумия» и «сумасшествия» Заратустра остался бы одним из многочисленных существ, когда-то живших и с того момента забытых.
Если верить статистике, непредставимо, чтобы математик или другой ученый в возрасте 66 лет, был бы способен внести еще какой-либо вклад в свои предыдущие достижения, над которыми он неукоснительно работал. Тем не менее я продолжаю предпринимать усилия по разработке тех или иных теорий. Ведь вполне вероятно, что в связи с перерывом в работе продолжительностью в двадцать пять лет (ушедших на пребывание в иллюзорной действительности), которые можно рассматривать как своего рода отпуск, моя ситуация окажется нетипичной, выходящей за рамки статистических данных. Таким образом, я надеюсь достичь чего-либо действительно ценного в своих текущих математических поисках или же в новых идеях, которые, посетят меня в недалеком будущем.
Стокгольм, 1994 год
Нобелевские семинары и лекции.
Перевод Полянской И. В.
